Ответный удар [= Последний из бессмертных] - Андрей Ливадный

Внутренняя тревога росла, ширилась, он ощущал, как от перевозбуждения начали дрожать мышцы, рассудок помутился, он как будто читал намерения существа, физически ощущал исходящую от него угрозу, и организм реагировал, рефлекторно готовясь к неизбежной схватке.

Иван, в невероятном напряжении пытался осмыслить происходящее, — он не двинулся с места, лишь крепче сжал оружие, готовый в любую секунду к моментальному отражению атаки, но на фоне машинальных действий рассудок продолжал работать, — он сравнивал остановившееся (судя по ощущениям) метрах в двадцати существо, с чем-то виденным ранее, и опять пришел к выводу, что наблюдает явную сигнатуру.

Абсурд? Да он имел богатый опыт в чтении сигнатур кибернетических механизмов, мог при помощи специальных сканеров отследить работу их энергосистем, и дистанционно определить какой именно механизм ему противостоит, чем он вооружен… но в данном случае в его распоряжении не было датчиков, да и в чаще прятался вовсе не серв, а животное.

Что же я в таком случае вижу?!

Неужели нервную систему зверя?

Иван в данный момент понимал лишь одно: не глаза «видят» местами расплывчатую, местами предельно четкую структуру, — изображение проецируется перед «внутренним взором», органы зрения тут не при чем, он воспринимает сигнатуру рассудком!..

Я сошел с ума?… — Промелькнуло в голове, но видение не исчезало, да и мыслил он вполне адекватно ситуации, задаваясь отнюдь не паническими вопросами: почему именно нервная система стала доступна моему восприятию? Почему не тепло тела, не структура кровеносных сосудов, а именно скопления нервных клеток непонятного существа?

В том, что неподалеку действительно находиться зверь, Иван уже не сомневался, его обострившийся слух выделял среди мерного шелеста крон деревьев посторонние звуки, и, определив направление, Таманцев окончательно убедился — его видение — не бред. Метрах в двадцати от избранной для ночлега поляны осторожно перемещалось неведомое существо, массивное, но необычайно ловкое и осторожное.

Его явно привлекал человек и пугал огонь.

Напряжение росло. Иван, непривычный к мнемоническим усилиям, измотанный дневным переходом и постоянным, давящим чувством тревоги, терял силы, — сначала появилось легкое головокружение, затем он почувствовал уже знакомое недомогание, словно мозг стократно увеличивал потребление энергии, вырабатываемой его организмом, — мысли еще оставались четкими, он по-прежнему цепко держал в поле «внутреннего зрения» сигнатуру неведомого существа, а вот мышцы внезапно ослабли, по ним прокатилась волна бесконтрольной дрожи, тело покрылось ледяной испариной.

Рефлексы капитана не могли мириться с физическим бессилием, внезапной немощью тела, но что он мог поделать, когда процесс был неуправляем, — еще немного и он потеряет сознание от крайнего нервного напряжения, не сможет ни пошевелиться, ни защитить себя, — возможно именно такого исхода терпеливо дожидалось то существо?

Догадка справедливая, но неутешительная.

Иван все еще цеплялся за способность мыслить — последнее, что осталось у него.

В минуту наивысшего напряжения, когда тело уже не ощущалось, в рассудке, будто молния, промелькнула мысль: я могу защищаться лишь мнемонически… то есть мысленно…

У Ивана не оставалось времени разбираться, насколько он прав, чем обоснована его догадка, откуда в организме взялась способность к приему источаемой существом биоэнергетической ауры, почему мозг выделил из нее лишь сигнатуру нервной системы животного, — все это, возможно, найдет ответ позже, если он сумеет пережить внезапную опасность…

Будь у Таманцева возможность использовать оружие, он бы не задумывался ни на секунду, как поступить. От животного, подбирающегося все ближе, исходили волны подавляющей разум угрозы, оно приближалось не из любопытства, а скорее движимое чувством голода. Иван по-прежнему видел, как пробегают волны искрящихся возбуждений по тонким нитям нервных тканей, образующих сложную структуру, в центре которой находился сияющий сгусток, — несомненно, мозг существа.

Если б у него была возможность поднять руку и выстрелить, он бы не промахнулся.

Но руки не повиновались, тело вообще не ощущалось, словно Таманцев превратился в сгусток мысли, не более.

Мысль тоже может стать оружием…

Привычка бороться до конца позволила ему отбросить стереотипность мышления, не задумываться сейчас о возможном или невозможном, — он защищался, принимая условия противостояния, что так внезапно предложила реальность неведомой планеты.

Если он ощущал помыслы существа, по крайней мере, чувствовал явную исходящую от него угрозу, то возникал вопрос: как оно воспринимает меня?

Безвольным, ошеломленным, не способным к ответным действиям, — лакомый кусочек плоти, не сожранный лишь в силу своей близости к источнику огня…

Огонь… Оно боится огня… Единственное, что может меня спасти…

Обрывочные мысли внезапно приобрели ясность в последнем, осознанном усилии: Иван сумел отчетливо представить, как пламя костра взъярилось, плюясь искрами, протянуло под порывом ветра сжигающие языки в сторону группы деревьев, в листве которых скрывалось животное, как объял их огонь, мгновенно превращая в факелы…

Эффект оказался потрясающим.

Таманцев услышал дикий рев, сопровождаемый треском ломаемых ветвей, что-то тяжелое, массивное ломилось через чащу напролом, не разбирая дороги, прочь от угасающего костра и едва живого от невероятного напряжения человека.

…Некоторое время он лежал в полном оцепенении, потом медленно, как будто нехотя к Таманцеву начали возвращаться ощущения тела, голова кружилась, затем появилась боль, в висках глухо стучало, мышцы ослабли до такой степени, что даже пошевелить пальцем он не мог…

Сколько Иван провел в таком состоянии?

Час не меньше. Мысли путались, сознание то возвращалось, то угасало, стирая ощущения времени.

Наконец сквозь плавающую перед глазами муть он сумел различить тлеющие, уже подернутые пеплом угли костра.

Попытка пошевелить рукой внезапно увенчалась успехом. Он с трудом дотянулся до заготовленной кучи хвороста и бросил в почти угасший костер несколько веток. Они занялись неохотно, — язычки пламени скользнули по отслоившейся коре и угасли, но через некоторое время ветки все же вспыхнули, разгоняя сгустившийся мрак, отбрасывая тьму к границе окружающих поляну деревьев.

Иван с трудом возвращал себе ощущения реальности.

Теперь после произошедшего, он не озирался по сторонам, а прислушивался к внутренним чувствам.

Ощущения угрозы, постоянного давления на разум исчезли.

…

Приблизительно через пол часа ему удалось встать.

Жутко, как-то по-звериному хотелось есть. Голод терзал не столько внутренности, сколько рассудок, пальцы противно дрожали, когда он вскрывал пищевой рацион, и, не помня себя, давился сухим, прессованным брикетом, запаянным в вакуумную упаковку полторы тысячи лет назад…

Все происходящее казалось дурным сном, выглядело слишком фантастично, чтобы стать реальностью, но отвергать данность Таманцев не собирался.

Насытившись, он с трудом сделал несколько глотков теплой воды из фляги, потом некоторое время сидел, ощущая лишь непроизвольные сокращения мышц, возвращающие тепло озябшему телу.

Наконец после длительного отдыха он почувствовал, что понемногу приходит в себя. Вставая на ноги, Таманцев еще пошатывался от слабости; первым делом Иван подкинул в костер веток и с трудом водрузил поверх занявшегося огнем хвороста несколько толстых сучьев.

Сразу стало светлее, спокойнее, тьма отступила еще на несколько шагов, пламя костра высветило те самые деревья, в кронах которых прятался зверь.

Таманцев посмотрел в ту сторону не без страха. Где-то в глубине души он опасался, что увидит следы пожара — сейчас он не мог поручиться, что на самом деле являлось реальностью, но, увидев потрепанные, местами зияющие темными брешами вырванных ветвей кроны, понял, что не ошибался, отделяя реальность физическую от игры разума.

Зверь действительно прятался там, и воспринял образ лесного пожара как данность, панически спасаясь бегством от несуществующего пламени.

За всю жизнь Иван не испытывал такого потрясения как сейчас.

Конечно, он знал о существовании кибрайкеров и мнемоников пользовался различными устройствами маскировки, в том числе сложными фантом-генераторами, способными создавать полноценные иллюзии, но все перечисленное относилось к миру высоких технологий, достижений научно технического прогресса цивилизации, а не к способностям разума отдельного человека.

Я изменился… — Стучалась в висках настойчивая мысль. — Моя болезнь привела к появлению новых способностей. Биосфера планеты воздействовала на меня, не убив, но превратив в кого-то другого…